Жизнь и праведные труды одного из викарных саратовских архиереев, епископа Пугачевского Павла, проходили в годы гонений на Русскую Православную Церковь. Глубокое впечатление о подвижническом служении архипастыря было бережно сохранено в сердцах близко знавших его людей, а душепопечительная деятельность владыки оставила значительный след в истории Саратовской епархии.

Владыка Павел (в миру Петр Дмитриевич Флеринский) родился 29 июня 1871 года в селе Федоровка Ставропольского уезда Самарской губернии (ныне в черте г. Тольятти) в семье псаломщика. По окончании Самарских духовного училища и духовной семинарии (в 1893 году) около двух лет служил учителем церковноприходской школы в Самаре. В 1895 году, после вступления в брак, был рукоположен в сан священника и до 1910 года служил на приходах в селах Тарасовка и Александровка. Вел миссионерскую работу среди местных сектантов — баптистов и хлыстов, боролся с пьянством, организовал общество трезвости.

В 1909 году отец Петр занимался на земских курсах в Самаре по борьбе с холерой и, возвратившись в село, подготовил себе помощников из добровольцев-крестьян. При первом же случае заболевания холерой в селе эти добровольцы начали обходить закрепленные за ними участки, выявляли больных, учили родственников уходу за ними, ухаживали и сами. Отец Петр тоже все время ходил по селу, исповедуя больных и следя за правильностью принятых санитарных мер и лечения. В результате в то время, как в соседних селах каждый день умирало несколько человек, в Александровке умер только первый заболевший и еще один в конце эпидемии. Когда эпидемия уже пошла на убыль, тяжело заболел и сам отец Петр, и двое его детей. По словам родных, он остался жив благодаря энергии местного пастуха. Взяв резвых батюшкиных лошадей, пастух разыскал в отдаленном селе измотавшегося земского врача и умолил его приехать к больному. Лошади, не выдержав скачки, пали у самого дома, но врач приехал вовремя, его вмешательство спасло отца Петра и девочку. Мальчик, сын батюшки, стал второй и последней жертвой холеры.

Позже жена отца Петра заболела трахомой и ослепла, несмотря на то что ее возили к лучшим врачам в Казань и Москву. Приехав в Петербург, она решила обратиться ко святому праведному Иоанну Кронштадтскому. Он отслужил молебен в ее комнате в гостинице, окропил слепую святой водой и посоветовал ежедневно промывать глаза чистой водой из родника. Вернувшись, она аккуратно выполняла указанное и через некоторое время зрение восстановилось. Разговаривая с отцом Иоанном, матушка попросила его молиться о ее муже. Он обещал и просил взаимных молитв, прибавив: «Ему приличнее молиться о мне, я просто священник, а он будущий архипастырь», тем самым предсказав отцу Петру архиерейский сан.

В 1910 году отца Петра Флеринского перевели в село Большая Глушица Николаевского уезда Самарской губернии, возвели в сан протоиерея и назначили благочинным. Здесь он прослужил 15 лет, продолжая свою миссионерскую деятельность. Очень тяжелыми выдались в Нижнем Поволжье 1920 и 1921 годы. По официальным данным, Пугачевский уезд пострадал больше всех других, здесь умерла от голода половина жителей. Вместе с прихожанами все невзгоды переживал и благочинный. В 1920 году, когда скончалась его супруга, из пятерых детей только старшая дочь была взрослой.

В 1923 году по недоразумению протоиерей Петр Флеринский на недолгое время подчинился обновленческому Временному церковному управлению. Очень скоро он вернулся в каноническую Церковь и стал усердно бороться с обновленчеством, но при этом всегда выступал против осуждения тех, кто побывал в обновленческом расколе и покаялся. До конца жизни не переставал он раскаиваться в своем кратковременном отступлении; стоило при нем упомянуть о ком-то, что тот был обновленцем, как владыка, смиренно склонив голову, говорил сокрушенно: «Многие из нас были ими».

В 1923–1924 годах в село Большая Глушица к протоиерею Петру приезжали тысячи людей. В середине 1923 года архиепископ Уральский и Покровский Тихон (Оболенский), который проживал в Москве, являясь членом Священного Синода при Патриархе Тихоне, вызвал отца Петра к себе. Сельский священник впервые в жизни приехал в столицу. Высокопреосвященный Тихон предложил ему принять епископскую хиротонию. Первоначально отец Петр отказался от принятия епископского служения, но затем, горячо помолившись и посоветовавшись со старшей дочерью Марией, на которую теперь ложилась вся тяжесть воспитания младших детей, дал согласие.

В письме архиепископу Тихону отец Петр писал: «…Поистине, неисповедимы судьбы Божии! Как Вы и предсказывали мне, что я буду жалеть о своем уклонении от принятия предлагаемого мне Вашим Высокопреосвященством служения, действительно, Владыко, по временам скорблю о своем поступке, видя в нем уклонение от исполнения воли Божией, столь ясно тогда для меня выраженной… Имея в виду Еванг[елие] Матф[ея] 21 гл[аву] 29 с[тих], я и решил довести до сведения Вашего Высокопреосвященства, что если Богу угодно чрез Вас вновь призвать меня к епископскому служению, то я готов принять его, хотя и с полным сознанием своего ничтожества.

Прошлым летом об этом своем намерении я уже писал Вашему Высокопреосвященству, но не знаю, получено ли было Вами мое письмо, посему и повторяю его.

Вашего Высокопреосвященства покорный послушник, благочинный протоиерей Петр Флеринский. Большая Глушица, Пугачевский уезд. 7/20 января 1924 г[ода]».

В конце 1923 года по предложению архиепископа Уральского и Николаевского Тихона (Оболенского) отец Петр был избран кандидатом на архиерейскую степень. В заседании Святейшего Патриарха и Священного Синода 1 февраля 1924 года было определено: «Открыть в г[ороде] Дергачи, Уральской епархии, кафедру викарного архиерея, на каковую и назначить протоиерея церкви с[ела] Большая Глушица, Пугачевского уезда, Петра Флеринского, — по предварительном поступлении в монашество. Наречение и хиротонию произвести в Москве».

Однако планам об открытии Дергачевской кафедры не суждено было осуществиться: в конце января вакантной стала викарная Николаевская кафедра Уральской епархии (именовавшаяся по г. Николаевску Самарской губернии, переименованному в 1918 году в г. Пугачев), и к тому же в 1924 году Дергачевский уезд был ликвидирован, а город Дергачи стал селом, и после принятия монашеского пострига с именем Павел новопостриженный был наречен епископом Николаевским (Пугачевским); а 18/31 марта 1924 года митрополитом Тихоном (Оболенским), архиепископом Тверским (впоследствии — митрополитом Саратовским) Серафимом (Александровым) и епископом Березовским Иоанном (Братолюбовым), викарием Тобольской епархии, хиротонисан во епископа Пугачевского, викария Уральской епархии.

Епархия включала нынешние районы Саратовской области, расположенные на левом берегу Волги, и Уральскую область Казахстана. На январь 1924 года она именовалась все еще по старому названию — Николаевской, позже была переименована в Уральскую. Так как митрополит Тихон, как член Священного Синода, практически все время находился в Москве, то епископ Павел фактически, а со смертью в мае 1926 года митрополита Тихона — и официально стал управляющим Уральско-Николаевской епархией.

С лета 1924 года епископ Павел проживал на своем прежнем приходе в селе Большая Глушица, смиренно говоря о себе: «Я ведь архиерей-то деревенский, может быть, я Церкви только тем и смогу послужить, что пострадаю». Однако туда, в Большую Глушицу, в удаленное от железнодорожных и водных путей степное село, хлынули духовенство и миряне, фактически более года не имевшие православного епископа. Село стало центром викариатства и как бы вторым центром всей епархии. Основную массу посетителей составляли уклонившиеся в обновленчество и приехавшие каяться священники и миряне тех приходов, где засели особенно активные обновленцы. Кающимся епископ Павел давал советы, как воздействовать на упорствующих в расколе священников. В конце 1925 года или в самом начале 1926 года епископ Павел переехал в г. Покровск (Энгельс), который принадлежал к Уральской епархии, а в административном отношении подчинялся Саратову.

30 декабря 1927 года епископ Павел был назначен епископом Котельничским, викарием Вятской епархии, но по усиленному ходатайству духовенства и мирян своего викариатства 27 марта 1928 года был оставлен митрополитом Сергием на прежней кафедре.

В июне 1928 года он возвратился в город Пугачев и поселился при кафедральном (так называемом Новом) соборе Воскресения Христова, в ограде которого ему было отведено помещение при сторожке — небольшая комнатка с двумя окошками, где с трудом помещались кровать, два стула и совсем маленькая кухонька. Общее материальное положение владыки соответствовало этой обстановке. Приходы, за редким исключением, бедные, доставляли скудное содержание, но если в первую зиму жизни в Покровске епископ Павел сильно голодал, то в Пугачеве он имел самое необходимое, хотя часто сидел без денег; при этом ухитрялся из своих скудных средств еще помогать нуждающимся.

Панагия и крест у него были резные, деревянные, на цепочке из точеных, деревянных же, шариков, причем не из какого-нибудь ценного дерева вроде кипариса, а самого простого; четки — самые недорогие. Но, несмотря на такую простоту, а может быть, и благодаря ей внешность владыки была чрезвычайно привлекательной. Голос у него был не сильный, но приятного тембра, мягкий тенор, чуть-чуть как будто надтреснутый; обращение — одновременно и мягкое, и величавое.

«Впечатление от него можно выразить только музыкой», — определила побывавшая у него интеллигентная дама. А постоянно общавшийся с владыкой протоиерей Сергий Самуилов говорил: «Единственным недостатком епископа Павла является его доброта».

Видя мягкость епископа, некоторые вначале опасались, что он распустит епархию, но быстро успокоились. Когда было нужно, епископ Павел умел сказать слово и со властью, и постепенно подтягивал ослабевшую церковную дисциплину. К этому времени в Пугачевском викариатстве почти не осталось обновленцев. Под влиянием владыки резко сократилось и другое зло — самовольный переход священников из прихода в приход.

Один еще молодой многодетный священник рассказывал, как они со старшим собратом явились к епископу Павлу с просьбой уволить их за штат. Много они говорили о тяжести своего положения, а владыка сидел, печально опустив голову, и молчал. Что он мог сказать? Они правы, безусловно, трудно… И вдруг он тихо проронил, не поднимая головы: «А апостолы за штат не уходили!». «Меня как кипятком обварило, — добавил рассказчик, — и я взял свое заявление обратно».

Один из посетителей, ожидавший очереди в крохотной кухоньке, невольно слышал разговор архиерея со старособорным регентом П.Е. Жуковым, надумавшим как-то со своим хором петь народные песни в клубе. По словам неумышленного свидетеля, владыка, не повышая своего мягкого голоса и почти не меняя манеры говорить, пробрал виновного «до разделения души же и духа».

Хотя Новый собор был кафедральным, епископ Павел не хотел никого обидеть и служил по очереди в Старом и Новом, отдавая последнему преимущество в дни великих праздников.

Владыка любил детей: когда он вечерами прогуливался в ограде, к нему забегали дети из ютившихся напротив церкви хибарок, и для всех у него находилось и ласковое слово, и конфетка или яблоко.

В Пугачеве он даже при крайне скудном своем материальном обеспечении постоянно благотворил родственникам арестованных либо сосланных священнослужителей. В 1929–1931 годах секретарем владыки был сын соборного протоиерея города Пугачева Константин Самуилов, которого епископ Павел 7 января 1931 года рукоположил во иерея на место его арестованного и умершего в ссылке отца.

Дочери отца Сергия, сестры София и Наталия Самуиловы, оставили подробные воспоминания о церковной жизни Николаевска, судьбе своего отца и брата — книгу «Отцовский крест». В ней они описали впечатление, которое производил епископ Павел на окружающих:

«Преосвященному Павлу было около пятидесяти пяти лет. Он был среднего роста, в меру полноватый, причем это впечатление полноты сохранилось и несколько лет спустя, когда он был серьезно болен. Открытое, чисто русское лицо его, окаймленное большой, почти совершенно седой бородой, украшали ясные голубые глаза, добрые и добродушные. Маленький внук называл его “белый дедушка”. Может быть, он говорил так потому, что видел его обыкновенно летом, в белом подряснике, но и независимо от цвета одежды владыка оставлял впечатление какой-то особенной чистоты, света, того, что дает ощущение белизны. <…> Держался епископ Павел просто, приветливо и в то же время с какой-то особенной доброжелательной величавостью. В этой величавости не было ничего напускного, наигранного, она очень шла к нему и казалась прирожденной».

По согласованию с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием и митрополитом Серафимом Саратовским (Пугачев в это время принадлежал уже к Саратовской епархии) была выработана и начала применяться практика молитвенных собраний без священника. Находили руководителя, обычно грамотного старичка из певчих. Владыка проверял знание им устава, тщательно инструктировал, что из молитвословий всенощной, часов и обедницы они имели право читать и петь, и, убедившись, что все усвоено, благословлял возглавлять молитву (но отнюдь не «служить» — это различие он всегда подчеркивал). Это была крайняя мера, допущенная ввиду тяжелого положения викариатства, и применялась она только в крайних случаях, и епископ Павел внимательно следил, чтобы не превышались данные им инструкции, чтобы не начинали молиться без его благословения.

Епископ Павел был арестован Пугачевским ОКР ОГПУ 10 января 1931 года; он продолжал числиться Пугачевским до 3 сентября, но епархией не управлял, поскольку находился под арестом. 3 сентября 1931 года он был назначен епископом Покровским, викарием Уральской епархии, но в управление викариатством вступить не смог, поскольку 30 апреля решением Тройки ОГПУ по Нижне-Волжскому краю был приговорен по статье 58–10 (антисоветская агитация и пропаганда) к пяти годам лагерей, с заменой на 5 лет ссылки в Северный край.

В 1933 году владыка был отправлен в ссылку в деревню Решетниково Вологодской области. Арестован в ссылке 10 марта 1934 года. Обвинение — «контрреволюционная агитация, организатор контрреволюционной группировки церковников: придерживался тихоновской ориентации». Приговорен к трем годам концлагерей.

Срок заключения он отбывал в поселке Усть-Кулом Коми края, на реке Вычегде, где шестью годами раньше находился в ссылке митрополит Кирилл (Смирнов). Основной работой заключенных была заготовка леса. Епископ Павел трудился на общих работах, но последние месяцы заключения из-за болезни сердца провел в больнице. И оттуда он поддерживал переписку с некоторыми из своих пасомых, любовно руководил их духовной жизнью.

Весной 1936 года он поселился в Казани у старшей дочери — инвалида труда. Он был уже тяжело болен и не служил, но посещал казанские храмы, переписывался с духовными детьми; у верующих пользовался почетом и уважением. В начале 1938 года закрылась и была снесена и деревянная церковь во имя преподобного Серафима Саровского, и после этого владыка Павел посещал только церковь во имя Ярославских Чудотворцев. До самой смерти епископ Павел, не имея официальной должности, окормлял верующих Покровского и Пугачевского викариатств, а также Куйбышевской епархии, которая в конце 1930‑х годов оказалась без главы. В декабре 1937 года был арестован последний правящий архиепископ Никон (Пурлевский), и владыка Павел (Флеринский) остался единственным проживавшим в Казанской епархии на свободе архиереем. О его деятельности знал и митрополит Сергий (Страгородский), высоко его ценивший, который говорил ему: «Чтобы управлять, необязательно быть штатным».

В письмах духовным детям он так измерял состояние своего здоровья: «Когда соберусь в церковь и иду к трамваю, отдыхаю у каждого телеграфного столба». Или: «Чувствую себя лучше, отдыхаю через один, а то и через два столба».

Если не мог поехать в храм, владыка молился дома до 12 часов, затем писал письма и только после этого подкреплял себя пищей. Потом он отдыхал до 16 часов, а вечером служил дома всенощную. Молился он со слезами, особенно если думал, что его никто не слышит. Летом все свободное время проводил в садике за чтением Добротолюбия и других святоотеческих книг или за своими помянниками. Трудно сказать, сколько людей было записано в этих помянниках. Из-за них владыка, как бы рано ни вставал, не мог попасть в церковь к ранней Литургии — едва до поздней успевал прочитать их. Там же, в садике, он принимал посетителей.

Епископ Павел скончался 1/14 октября 1940 года от кровоизлияния в мозг. После удара он пролежал десять суток и почти все время молился. Ничем не показывал, что чувствует приближение смерти, но явно готовился к ней: молился о родных и близких, перебирал по памяти помянник о живых и каждого благословил заочно. Много говорил о силе молитвы, о силе любви, о силе и необходимости поминовения усопших. Затем шепотом служил молебен Заступнице Усердной. Еще за день до смерти можно было, наклонившись к нему, разобрать слова молитвы. В последний день ничего не стало слышно, но все время он шевелил губами и крестился, сначала опираясь локтем на руку, а потом с помощью других.

Минут за пятнадцать до смерти он высоко поднял руку и широким большим крестом благословил весь дом; а минуты за три — истово широко перекрестился сам и затих.

Епископ Павел погребен в Казани недалеко от кладбищенской церкви на участке, где хоронили монахинь. Его могила почитается верующими, уверенными в праведности почившего архиерея. Глубокая вера епископа Павла, его преданность воле Божией и готовность всегда и во всем служить Богу, его необыкновенная кротость и доброта — вот чем привлекал и покорял сердца этот пастырь добрый, труженик на своем участке Христовой нивы.