Что мы испытываем, узнав о смерти — не в нашем (в нашем — отдельный разговор), а в другом, родственном, дружественном, просто знакомом… или совсем незнакомом доме? Что мы чувствуем, услышав: «У Володи мама умерла вчера скоропостижно» или «У Наташи муж разбился на машине»?..
Мы чувствуем свою беспомощность. И вину… хотя и понимаем, что никакой нашей вины в трагедии нет. Чувство вины возникает от того, что мы не можем помочь — Володе, Наташе, человеку, у которого вся семья погибла в кемеровском пожаре… Мы не вернем им близких, не восполним страшную потерю, не заполним пустоту, не утолим боли. Мы не скажем им ничего такого, от чего им стало бы легче. Мы бессильны перед смертью, беспомощны перед горем…
Но что-то сделать мы должны. Просто остаться в стороне мы не можем. Это ясно — каждому из нас, узнавших вдруг о беде.
Стихийные народные мемориалы, возникшие во всех российских и не только российских городах сразу после кемеровской трагедии (когда дымилось еще!), вмиг разбежавшиеся по соцсетям просьбы подсказать надежный, без обмана, счет для пожертвований — выражение именно этой нравственной потребности миллионов, простите уж за пафос, людей. Потребности показать, что нам не все равно, что наша хата не с краю, что убитые горем кемеровчане нам не безразличны… что мы принадлежим к народу, в конце концов, и к человечеству в целом.
Но вот происходит трагедия, всенародного отклика не предполагающая. У Наташи разбился муж, у Володи умерла мама, у молодых супругов Ивановых не выжил первенец…
Что делать? Все равно ведь мы что-то делать будем. Придем на похороны. Подойдем. Постоим. Скажем… Что скажем? Утешить-то ведь все равно невозможно…
Как помочь человеку в горе — такова была тема лекции руководителя православного Центра кризисной психологии, действующего при храме Воскресения Христова на Семеновской (Москва) психолога Михаила Хасьминского, посетившего Саратов в мае сего года. И первое, что постарался донести до слушателей Михаил Игоревич, — то, что утешить в подобных случаях, действительно, нельзя, и не нужно пытаться: утешения в смерти нет, потому что нет ушедшему человеку замены. А вот помочь — помочь можно, и начинать надлежит именно с практической помощи, с вопроса: что я могу для вас сейчас сделать? Может быть, почистить картошку для поминальных щей, или подвезти кого-то до кладбища на машине, или встретить родственников в аэропорту, или с детьми посидеть, пока взрослые на похоронах… Да мало ли что еще может понадобиться — не говоря уж о материальной помощи. Не нужно стесняться предложить помощь: откажутся так откажутся.
Нам всем хорошо знакомо слово «соболезнование». Что оно означает? Со-боль, сострадание. Но не всегда, увы, за этим словом стоит искреннее чувство. Не всегда мы согласны разделять боль. Иногда наше соболезнование — просто ритуал: мы думаем, что поступаем вежливо, а на самом деле такая вежливость никому не нужна. Никому не нужна брошенная эсэмэска «Примите мои соболезнования». Как их принимать?.. Если не хочешь прийти и сделать для человека что-то реальное — лучше вообще не возникай сейчас на его горизонте.
— Дела подкрепляют слова и придают соболезнованию вес, дела облегчают жизнь горюющему, — сказал психолог, — все вы, наверное, помните слова апостола Иакова: Вера без дел мертва (Иак. 2, 20). Точно так же и выражение скорби без дел — мертвая история.
Боль — это чувство, которое мы должны разделить. Если у вашей подруги умер ребенок — плачьте вместе с нею. Нет, вот так прямо сразу ей от этого легче не станет. Сознание того, что люди ее в скорби не оставили, придет потом. Ступени, стадии переживания горя — тема отдельная, здесь мы на этом останавливаться не будем, скажем лишь, что ничего с этими стадиями не поделаешь: процесс прихода человека в себя и возвращения к жизни ускорить невозможно. «Я до сорока дней вообще не беру никого» (то есть не берусь оказывать профессиональную помощь) — так говорил наш лектор-психолог; эти слова могут показаться холодными и безразличными, но на самом деле за ними лишь знание ситуации: до сорока дней человек невменяем, и это нормально. В это время главное — не оставлять человека, помогать ему в быту, просто быть рядом, чтобы он знал, что может на вас рассчитывать. И это будет самая лучшая помощь.
К сожалению, мы не всегда способны дать себе отчет в степени нашей искренности и в мотивах своих действий. Михаил Игоревич особо остановился на тех глупостях, которых мы можем наделать — по искреннему, как нам самим представляется, состраданию: «Многие мои пациенты признавались, что все их силы уходят на то, чтобы не убить соболезнующих. Потому что вместо помощи и поддержки это, наоборот, раздражает, выводит из себя, бывает крайне неуместно», — поясняет психолог.
Нельзя утешать горюющего человека заменой: «Вы молодые, вы еще родите». Родить того же ребенка еще раз нельзя: людей-заменителей не бывает.
Нельзя обесценивать утрату, превращать ее в нечто позитивное: «Пойми, что для него так лучше: он, наконец, отмучился». Получается, что покойный как бы и не жил, не существовал, а только мучился; что его жизнь вообще не имела значения.
Нельзя рационализировать утрату и сравнивать ее с другими утратами: «Вам не так страшно, у вас еще дети есть, а кто-то единственного ребенка потерял… Родителей хоронить — не самое тяжелое, самое тяжелое — детей…». Каждый человек неповторим. Каждое горе — единственное, ни в какой ряд его поставить нельзя, никакое место среди других трагедий для него не найти.
Еще одна ошибка: «Я знаю, как вам сейчас трудно, я понимаю вас». Вы не можете быть в этом уверены — даже если совсем недавно сами хоронили близкого человека. Чрезвычайно грубый промах — переводить стрелку с горюющего человека на себя самого: «Я вот тогда тоже чуть с ума не сошла…». Надо сказать, это не только в трагических, но и просто в неприятных случаях нам свойственно — пользоваться чужим несчастьем, чтобы привлечь внимание к себе: «А у меня, знаешь, тоже тогда квартиру залило, сарай сгорел…» — и пошла мельница молоть.
Находиться рядом с чужим горем непросто. И то самое чувство вины, чувство беспомощности, о котором мы уже говорили, ложный стыд за эту беспомощность — может заставить нас отстраняться от чужого горя, обманывая себя при этом уверениями вроде таких: «Ему лучше, чтоб его сейчас никто не трогал, чтоб ему никто не звонил…» и т. д. Михаил Игоревич привел пример из школьной жизни:
— Учительница — причем, хорошая, умная учительница — говорит детям: «Лизы сегодня в школе нет, потому что у нее умер папа; завтра она, наверное, придет, и вы ее не трогайте, вы к ней не подходите, потому что ей тяжело». Таким образом, осиротевшая девочка оказывается еще и в изоляции: она может сделать вывод, что одноклассникам ее боль безразлична.
Ужасно, когда сострадание подменяется любопытством: «А как он умер?.. В сознании? А когда «скорая» приехала, он дышал еще?» Вопрошающим представляется, что они разделяют боль: на самом деле только мучают близких усопшего. Не лучше, когда вина за смерть перекладывается на самого покойного или на его семью: «Вот если бы вы вовремя обратили внимание на эти симптомы…».
Бывает так, что в безвременной кончине человека действительно кто-то виноват, например, сбивший его водитель или оказавшийся непрофессиональным врач. И кому-то кажется, что лучшая форма сочувствия сейчас — это метание громов и молний: «Найти и убить! Обязательно добиться, чтоб сел в тюрьму, и надолго!». Но ведь не воскреснет человек от того, что другого человека посадят в тюрьму. Во всем, что касается привлечения виновного к ответственности, семья разберется сама, вмешиваться в этот процесс, если вас об этом не просят, не нужно.
Еще одна разновидность демагогии соболезнующих — ложный оптимизм: «Ничего-ничего, время лечит». Это вообще неправда: время не лечит, оно лишь помогает адаптироваться к потере. А если что-то лечит, сказал Михаил Игоревич, то это Бог и молитва.
Как человек верующий, воцерковленный, наш гость не мог не остановиться на тех ошибках, которые весьма часто делаются — либо верующими людьми, либо людьми, которые считают возможным использовать религиозные понятия «в трудную минуту». Например, общеизвестное «Бог дал — Бог взял» или «Бог забирает лучших». По сути, это клевета на Господа, возложение на него некоей вины: очень уж хороший человек у нас с вами был, вот и забрал его Бог Себе. Другой вариант — неуместная проповедь на тему «Это вам за ваши грехи» или «…за то, что в церковь не ходите». К сожалению, такие аргументы исходят подчас и от некоторых священников.
Итак, все это — о том, чего делать не нужно. А что нужно? О практической помощи уже сказано, а что еще? Как выразить свое соболезнование? «Соболезнование нужно выражать так, как вам подсказывает сердце», — сказал Михаил Хасьминский. В понятие «сердце» он в дальнейшем не углублялся, он ведь все же психолог, а не богослов. Но, если мы вспомним хотя бы Сердце чисто созижди во мне (Пс. 50, 12), мы поймем, что под сердцем в данном случае подразумевается голос Божий в каждом из нас, чистый, незамутненный грехом источник в глубинах нашего существа. Ведь все те ошибки, о которых сказано выше, — следствие замутненности наших хотя бы и добрых намерений грехом.
А от чистого сердца (распространенное, но ведь какое неслучайное выражение!) сказать лучше всего — о том, что сделал ушедший человек для нас, что он значил в нашей жизни, какую радость нам подарил и почему мы никогда его не забудем.
Фото из открытых интернет-источников
Газета «Православная вера» № 12 (608)
